Крестовская застава.

  Говоря о заставах, приходится говорить и о трактах которые идут через них, ибо это объяснит до некоторой степени и значение той или иной заставы.
  Крестовская застава — одна из бойких, «веселых» застав. Путь, идущий через нее, очень далек. С давних пор этот путь вел к знаменитому Троице-Сергиевскому монастырю и тоже к знаменитой Александровской слободе, где:
   Царь Иоанн искал успокоенья
   В подобии монашеских трудов.
   Его дворец, любимцев гордых полный,
   Монастыря вид новый принимал:
   Кромешники в тафьях и власяницах
   Послушными являлись чернецами,
   А грозный царь игумном богомольным...

  Теперь эта слобода превратилась в город.
  Далее на пути стоял Ростов Великий, Переяславль с огромным восемнадцативерстным озером, где Петр Великий учился морскому делу, потом Ярославль, Вологда, Архангельск, а с ним и Белое море, а там недалеко — и суровый Соловецкий монастырь. За Волгой путь этот сворачивал вправо, уже в другую сторону, и шел на Великий Устюг, Пермь, Урал и в Обширную Сибирь.

  Представьте себе, каково было его движение! Из Сибири шли драгоценные меха и камни, железо, медь, серебро и золото. С Камы и ее верховьев шла соль от именитых людей Строгановых. Из Архангельска везли семгу, китовый ус и жир, сельдь и навагу. Из Вологодской и Костромской губерний возами везли разные сушеные грибы, преимущественно белые. Ярославская губерния снабжала льняными произведениями, Переяславль — знаменитыми сельдями, Ростов Великий — разными овощами, так как он славился своими огородниками. Но более всего народа шло на поклонение преподобному Сергию.
  Жители сел, лежащих между Москвой и Троицей, делили богомольцев на три класса; первый — это «черный» народ, который шел, начиная от святой до троицына дня, если цасха бывала из поздних, вообще с апреля по 15 июня, когда посевы уже кончались и в деревенской работе являлся перерыв. Другой класс —это «красный», то есть торговый, городской люд, этот шел в петров пост, перед Макарьевской ярмаркой. И третий класс «белый» народ, то есть «господа». Эти двигались уже в успенский пост, благодарить за урожаи.




  Представьте себе, какая толчея была у Крестовской заставы, когда в течение двух месяцев пройдет через нее триста тысяч человек одних богомольцев! Ведь это пять тысяч человек в день, не считая других людей, следующих этим трактом. А через Крестовскую заставу проходили все богомольцы, потому что и дальний и ближний богомолец считал своею священною обязанностью поклониться прежде всего московской святыне и уже потом идти к преподобному. Останавливались у заставы главным образом ночевать, чтобы уже ранним утром тронуться в путь...
  Местность Крестовской заставы заселена была ямщиками. Это была ямская слобода. Движение здесь прекращалось поздним вечером, а со вторых петухов уже все поднималось: скрипели ворота, возы, колодцы, гремели бубенцы, колокольцы, визжали двери трактиров и кабаков, поднимался людской говор, по тротуарам шли усталые, дальние богомольцы и жизнь закипала вновь до позднего вечера. Улица всегда была переполнена, и это всякий день, особенно летом. Улица, на которой все это происходило, носит название 1-й Мещанской, Место у самой заставы в народе называется «у креста», отсюда — и Крестовская застава.
  1-я Мещанская улица — широкая, красивая, с каменными домами; она берет свое начало у Сухаревой башни. Я и начну свой очерк с описаний этой башни.

  Сухарева башня весьма популярна в России —миллионы рисунков с нее разошлись по всем городам. Это очень красивое, высокое, оригинальной архитектуры здание построено Петром Великим в честь Сухаревского стрелецкого полка, оставшегося верным ему вместе с Бутырским полком во время стрелецкого бунта. Сухаревский же полк получил свое название в честь своего полковника Сухарева, искренне преданного Петру. Петр устроил на Сухаревой, башне Навигационную школу, где молодые люди обучались морскому делу, тогда еще новому на Руси. Про эту башню в народе существуют фантастические сказания.
  Рассказывают, что в ней проживал колдун-звездочет Брюс и что он сделал из цветов женщину; спрыснул он ее сначала «мертвой» водой — и она воплотилась, а потом вспрыснул «живой» водой — и она ожила. Будто у Брюса была такая книга, которая открывала ему все тайны, и он мог посредством этой книги узнать, что находится на любом месте в земле, мог сказать, у кого что где спрятано... Книгу эту достать нельзя: она никому в руки не дается и находится в тайн-ственной комнате, куда никто не решается войти. Основанием для таких вымыслов служило, конечно, то, что Брюс был образованный человек, занимался астрономией и избрал для этого Сухареву башню.
  Теперь на Сухаревой башне огромное водохранилище. Народ Сухареву башню в шутку называет «Сухаревой барышней» и просит выдать ее замуж за Ивана Великого.

  Коренное население у заставы, как я уже сказал,— ямщики. Жизнь их в то время, о котором я говорю, много напоминала жизнь старой Руси; такой жизнью жили и все ямские слободы. Вставали все рано: мужчины шли пить чай в трактир, а женщины пили дома; после чая затапливали печи, и дым валил по всей улице, а зимой стоял столбом в морозном воздухе. Обедали тоже рано, в двенадцать часов, потом все засыпало, а часа в два снова начиналась жизнь. Ужинали часов в восемь, но ложились летом около одиннадцати, а зимой сейчас же после ужина. Ходили по субботам в баню и несли оттуда веники. Бывало, целый день в субботу идет народ, и все с вениками в руках, словно это праздник веников, как бывает праздник цветов. В праздники шли к обедне: маменьки в косыночках на голове и шалях на плечах, а дочки в шляпках, проникших тогда и в эту среду. Мужчины, прифрантившись в поддевки и длиннополые сюртуки, в сапогах с «бураками», намазав волосы деревянным или коровьим маслом, тоже направлялись в храм. По праздникам обязательно пекли пироги.
  О театре не имели никакого понятия, считая его вслух бесовским наваждением, а втайне желая посмотреть, «что это за штука такая». Да не осмеливались высказать это вслух — еще слава худая пойдет, особенно девушки сдерживались и молчали. Мужчины, главным образом женихи, тоже помалкивали, уж лучше «выпить» — покору меньше. Впрочем, на святой неделе, рождестве и масленице на гулянье «под Новинским» разрешалось правилами побывать «в комедии» и в цирке— ведь это все-таки «не всамделишный» театр, и настоящего бесовского тут самый пустяк.

  Зато зимой на святках «дым коромыслом». Хорошие лошади, наборная сбруя, бубенцы, ленты в гривах и хвостах. Сани ковровые, большие. Соберут лихую тройку пригласят барышень-соседок, да и махнут в гости к родным или знакомым, тоже ямщикам, куда-нибудь на край света — в Рогожскую или на Зацепу, а не то в Дорогомилово или в Тверскую-Ямскую. А там гости уже все в сборе, и пошла «битка в кон». Тятеньки и маменьки тянут мадерцу или портвейн, а дочки и сынки танцуют «под чижика кадрель» да пожимают тихонько ручки друг другу, а иной смельчак и поцелуйчик сорвет где-нибудь украдкой в слабо освещенном коридорчике.
  А там все схватятся кататься; подогретые портвейнцем и мадерцей, тятеньки и маменьки охотнее остаются посидеть да побеседовать, а молодежи это на руку. Однако для «острастки» все-таки пошлют с ними какую-нибудь старушку, дальнюю родственницу, но она не страшна молодежи, да и где ж усмотреть одной за всеми. Тут, на просторе, визг, смех, крики, а то нарочно из саней вывалят, а потом подбирают. Хитрый народ!.. Вернувшись, поужинают да и «ко дворам».
  А на масленице ездили кататься в Рогожскую, в которой в это время устраивалось действительно грандиозное катанье. Здесь высматривали невест и женихов — и глядишь, на красной горке и под венец.
  А как совершались свадьбы, об этом надо долго и много говорить: тут много своеобразного — и хорошего, и дикого. Свадьба — это праздник для целого околотка; о ней толкуют все, все ею интересуются, особенно женщины, и все во время венчанья лезут в церковь, а «на балу» силой врываются в дом и толкутся в прихожей, делая разные замечания. Во время свадеб даже езжали на Кузнецкий мост в магазин, тогда как обыкновенно удовлетворялись лавками у Сухаревой башни или уж самое большое — Ножовой линией.
  Летом мужчинам было не до гуляний, за исключением «семика» да первого мая; им и в голову не приходило прогуляться куда-нибудь - не до этого было. По праздникам женщины в сопровождении кого-нибудь из мужчин больше хаживали, чем ездили, так как лошади были заняты «гоньбой», в Марьину рощу или в Сокольники, а чаще всего на Пятницкое кладбище, где старшие поплачут и «помянут» сродственничков. По вечерам, по обыкновению, выходили с подсолнушками к воротам или сидели.под окнами и глядели на улицу.
  Жизнь казалась простою, несложною, а в сущности, отцы — это Титы Титычи, а матери и свекрови — это Кабанихи, но молодежь была упругая, гнулась туго и не зевала, стараясь взять от жизни все, что было можно.
  Постоялые дворы были большие, с навесами по бокам, а сзади, под навесами, были устроены кормушки для лошадей. Возы стояли посреди двора под открытым небом, а большею частью на улице. Колодцы тоже были большею частью на улице. «Изба», то есть горница, где народ обедал, ужинал и спал, находилась в первом этаже — дома были двухэтажные — вверху жили сами хозяева и имели комнаты для приезжающих знакомых иногородних купцов.
  «Изба» была просторная, с нарами в два этажа по стенам, печь огромная и все это, конечно, порядочно грязновато, с тараканами, клопами и прочими прелестями в этом роде. В переднем углу, под образами, стоял большой стол, за который свободно могло сесть двадцать человек.

  К восьми часам утра кушанье уже бывало готово — это для отъезжающих так рано готовили,— пообедают и тронутся в путь. А ели-то как! Сначала подадут солонину с хреном и квасом, потом щи или похлебку с говядиной, а там жареный картофель с чем-нибудь, гречневую кашу с маслом, потом пшенную кашу с медом, чем тогда и заканчивался обед... Едят молча, за говядину в хлёбове принимаются по условленному знаку — старший в артели постучит ложкой по столу — станут брать нарезанную говядину, а до тех пор никто не смеет к ней прикоснуться.
  Богатые, избалованные «гужевики», «протяжные» извозчики любили и умели поесть. Народ это был здоровый, крепкий, всегда на свежем воздухе, сыт «по горло». В дороге больше шел пешком около лошадей и только тогда присядет на телегу, если очень утомится, а то лошадь жалеет. Лошади у них были крепкие, больше свои, доморощенные, и одна от другой ни за что не отстанет. Все выглядело, так сказать, хозяйственно, исправно. Зимой мужики одевались тепло: полушубок и тулуп сверху» в бараньей шапке, но большею частью в лаптях. «Упряжку» они делали не более 30 верст.
  У них были на пути знакомые, постоялые дворы, которые уже знали, когда они едут, и ждали их. Это был народ молчаливый сосредоточенный, серьезный. Общение с природой и одиночество «на ходу» приучило нх к этому. Каждый вдет около своих лошадей и поглядывает, не потерялось ли что, или не стащил бы недобрый человек чего-нибудь тут не до разговоров, да и говорить-то, по правде, было не о чем.
  В случае нападения на них «дорожных» удал-добрых молодцев они хватались за рычаги и шибко били лиходеев, да, впрочем, и нападения бывали редки — разбойники хорошо знали, чем это пахнет. Иногда они года по два не бывали дома, разъезжали из края в край по Руси, а концы они делали далекие: например, от Москвы до Костромы, из Костромы в Рязань, а оттуда, глядишь, на Дон — так и колесили по матушке Руси. Не все у них шло «по маслу», случались и беды с ними: то кого-нибудь, особенно зимой, «на раскате» опрокинувшимся возом задавит, то в драке с ворами убьют, а то где-нибудь сгорит, уснув на сеновале на постоялом дворе, или заболеет дорогою и отдаст богу душу. Тогда его товарищи похоронят, а коней домой приведут. Так в одной созданной ими песне «Степь Моздокская» рассказывается, что они везли «белу-красну» рыбицу, парчу, бархат; дорогой у них заболел товарищ и, умирая, говорил окружившим его друзьям, молча и сосредоточенно на него глядевшим:
  Вы свезите моим детушкам благословеньице,
  Отведите моих товарищей, вороных коней,
  К молодой жене да свезите ей волю вольную.

  Народ это был, безусловно, честный; вверенное им добро отстаивали грудью, хотя и не были обязаны отвечать за него в случае пожара или грабежа; в русском крестьянстве это был самый лучший народ, так сказать, «головка» его.
  У самой заставы иногда была такая давка что прямо «каша» какая-то делалась; особенно толчея была если в это время «шла» почта, которую возили в огромных зеленых каретах на восьми лошадях. Передний форейтор или почтальон трубит в рог, чтобы.давали дорогу. Все «шарахались» в сторону, и поднимался крик, брань, да еще «шланбой» опущенный задерживал...